Сложно спать на полу под открытым окном, но она спит, потому что иначе комната - клетка, стены - сплошные прутья. Уже давно переставила кровать в самый угол, убрала письменный стол, стул, шкаф, разложив книги стопками тут и там - нужно быть осторожнее, ведь так легко оступиться, особенно такому непутевому ему.
Она открывает глаза и каждое утро видит одно - небо. И нет для нее ничего выше: никаких облачных замков, которых касалась рукой пролетая над, никакой луны с забравшей себе слишком много от нее самой. Есть только бескрайняя лазурь, дотронешься - и утонешь. А еще неизменным остается торговец, становящийся чуть дальше по улице от их дома, и продающий свежесрезанные нарциссы ровно один час. Ей никогда не удавалось увидеть, как он появляется и как уходит, просто именно в тот момент, когда вновь видит небо после вновь не пришедших снов, он уже стоит там - так узнаваем ароматом продаваемых им цветов. Да и кто-то, бывает, покупает все принесенные цветы разом, не оставляя ему выбора, как просто вернуться куда-то, откуда приходит всегда.
Она поднимается всегда одинаково: как-будто тяжело, как-будто после очередного боя, проведенного ею где-то среди не снящихся больше снов. Это тоже своеобразная битва: суметь вырваться из той темноты, что позволяет не думать и даже не чувствовать. Так что подгибающиеся колени становятся одной из тех норм, что наполняют нашу жизнь изо дня в день. Тем более, потом это чувство проходит, сменяясь на спокойствие, с которым ее встречает погруженная в тишину квартира: Соула уже нет, когда выходит на кухню (в воздухе все еще чувствуются нарциссы), зато есть кофе, пусть даже и подостывший - это не важно, , а также записка с немного корявым, но таким привычным почерком: "Вернусь поздно. Ложись без меня."
Она выбирает книгу на день и никогда не изменяет себе: пробегает кончиками пальцев по каждому корешку, обложке каждого тома в комнате, а потом, словно почувствовав что-то, берет один из них, прикасаясь осторожно, почти благоговейно, но не открывает сразу - будто спрашивает у неведомого именно ли эта книга? Такая забавная со стороны, особенно когда запрыгивает с ней на подоконник, свешивая ноги наружу, или усаживаясь прямо на пол, но непременно рядом с окном. Ветер в ее комнате частый и желанный гость. Хотя и трепать на ее голове ему больше нечего: пшеничная позолота волос всегда забрана в тугой колосок, заканчивающийся бледно-голубой лентой. Но нет-нет, да выбьется одна непослушная прядь, оставаясь неаккуратным движением кисти художника на ее лице до самого вечера. А за дверью лишь иногда слышится приглушенный звон хрусталя и наливаемой в него воды.
Она просыпается снова каждый раз, когда перелистывает последнюю страницу. За окном почти ничего не меняется: та же улица, те же люди, то же небо, только лазурь теперь скорее индиго, но тоже красиво. Не замечает совсем, что синий теперь - любимый цвет, а просто кладет книгу на назначенное ей место и снова идет на кухню, шлепая босыми ногами по прохладному паркету. Там иногда происходят определенные перемены (но все, на удивление, как-будто пропиталось ароматом нарциссов): на столе появляется то кастрюлька, закрытая тарелкой, то тарелка, закрытая просто пленкой. Временами еще бывала кружка с каким-нибудь приятнопахнущим чаем, но зачастую она так и оставалась там стоять, так что больше не появляется - Соул все понимает. Настолько, что явно попросил у Цубаки пару кулинарных уроков. Это не может не заставить улыбнуться, так что улыбается, пока шагает обратно в комнату, оставив почти нетронутую еду все там же, на идеально оттертом его руками столе.
Она всегда доходит до того места, где остается ровно метр двадцать пять до окна, и опускается на пол, растягиваясь и потягиваясь на поскрипывающих досках почти как кошка - любимое место, потому что там есть небо и нет стен. Главное даже не то, что удобно или нет, холодно или жарко, просто вот есть она, и есть небо, а все остальное остается в этих самых стенах, навсегда запечатлевших в себе ее прошлое. Будущее же проходит улицей под самыми окнами. Так что небо - это, пожалуй, все, что у нее есть. Небо, книги, эта весна и еще, пожалуй, нарциссы.
Да, несомненно, нарциссы теперь - ее любимые цветы.